Солдат и царица

Сказки – то, что учит детей и взрослых в интересной форме. Каждый должен прочесть произведение Солдат и царица. Это – повествование, которое никого не оставит равнодушным.
Здесь история гласит о том, как некая владычица была жесткой, дерзкой натурой. Она приказала наказывать одного солдатика рукоприкладством. А затем сама стала жертвой собственных указов.
Данный рассказ учит быть добрым, вежливым и отзывчивым. Не желать и не делать зла другим, даже если в руках человека огромная власть. А также говорит о том, чем могут обернуться необдуманные поступки. Помогает развить мышление и пополнить словарный запас.
***
Жила-была в старину сердитая царица. Все ей было не по нраву. И это не так, и это не по ней, на всех она в обиде. С утра до вечера пороли, драли, лупили и повинных и неповинных — всех, кто царице не угодил, а угодить ей никто не мог. Так уж и в обычай вошло. Особливо доставалось тем, кто царице был близок. Сенные, дворцовые ее девушки, слуги коридорные, белые и черные мужики, кучера и портнихи каждое утро от вчерашних розог и палок чесались, а к нынешним готовились.
Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат возле будки на часах стоит. Увидел солдат царицу — никогда ее не видел. «Ишь ты!» — подумал и ухмыльнулся. Не знал солдат — внове стоял при дворце, — что пред царицей ни ухмыльнуться нельзя, ни нахмуриться, ни умильным быть: все одно царица нравом кипела. Глянула царица на солдата:
— Ты чего ухмыляешься?
А простой солдат чего скажет царице? Ничего он сказать не мог и невзначай или так, спроста, что ль, опять ухмыльнулся. Тут царица сперва и слова сказать не могла от злости. Потом кликнула кого надо.
— Давать, — приказывает, — этому солдату по двадцать палок каждый день с утра.
С тех пор с утра, как встанет, получает солдат двадцать палок.
Били-били солдата, целый год били. Как проснется — так двадцать палок, хоть в будни, хоть в праздники. Измучился, исхудал солдат, бить его не во что стало. А царица и забыла про него: пусть бьют до смерти; она теперь на других серчает.
Что тут делать солдату? Не миновать ему смерти от палок, забьют его. Солдат у того, у другого спрашивает — выбирает, кто поумней считается. А умные ему в один ответ:
— Терпи, — говорят. — Чего с царицей сделаешь, она сердитая.
Солдат выслушал умных, а сам подумал: «Эх, не вам терпеть, а мне!» — и пошел к дураку.
При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни кормили и выношенную одежду давали ему донашивать.
Солдат сказал дураку, как ему живется, а дурак и сам уж знал.
— Эх, да не поможешь ты мне! — сказал солдат. — Ты ведь дурак.
А дурак захохотал:
— Как так не помогу! А не помогу, так и зла не сделаю, ты при своем останешься. Дай мне копейку!
Дал ему солдат копейку. Повел дурак солдата на край города. Шли они, шли, далеко ушли; кругом их бедные домишки стоят, дворцов давно нету.
«Эх, — думает солдат, — далече мы зашли, пропала моя копейка!»
Пришли они в бедный домишко. Жил там сапожник с женой. У сапожника была жена, сходственная с царицей, как родная сестра: поставь ее рядом с царицей, их и отличить нельзя, которая царица, которая сапожница.
За показ жены сапожник брал по копейке с человека — с купца там, с мастерового, с приказчика, а солдатам и калекам показывал даром. А деньги пропивал.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошел. Вошли они в комнату и видят — на кровати женщина лежит и спит. Солдат дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним царица.
Дурак и говорит:
— Вот была бы она царицей, она бы тебя палкой не била.
Солдат согласен с дураком:
— Не била бы. Жалко, что она сапожница: из нее бы царица хорошая вышла.
Дурак засмеялся:
— А выйдет, — говорит, — из нее царица!
Солдат обнадежился:
— А как выйдет-то?
Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его прочь, а то сапожница проснется.
Идут они обратно.

Дурак спрашивает у солдата:
— Ты где ночью на карауле стоишь?
— Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
— Вот чего, — дурак ему: — я тебе ночью сапожницу приволоку.
— Это к чему же? А сапожник услышит!
— Нету, — дурак отвечает. — Сапожник ничего не услышит. Он днем наработается, потом вина напьется и спит крепко: на нем кривые гвозди выпрямляй — он не чует.
— А к чему мне сапожница?
— Эк ты какой! А говорят — я дурак! Царица-то заснет, ты мне и давай ее сонную, а я тебе на руки — сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапожнику, а ты сапожницу в царские покои отнеси, покуда она не проснулась.
Солдат подумал.
— А не страховито ли будет? При царице и моргнуть нельзя, а ты ее к сапожнику унесешь? А вдруг проснется, дознается, да она нам голову прочь!
А дурак думает иное:
— Царица целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснется. А если дознается, так я в дураках хожу — какой с меня спрос!
Солдат согласился:
— Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж по темноте сапожницу во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принес, а царицу отнес к сапожнику — они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок. Ему и воды испить захотелось, голова у него болит: пусть жена ему воды подаст, и в утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
— Подымайся, баба! — сапожник говорит. — Пора.
Царица опять открыла глаза.
— Чего пора? — спрашивает. — Ты кто такой?
А сапожник ей:
— А ты кто такая?
Царица как закричит:
— Ах ты негодный! Ах ты окаянный! Да ведь я царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
— Ах, так ты царица!
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать:
— Ах, так ты царица? Так тебе и надо, царице! Ишь ты лодырь, ишь ты, негодница! Только спать здорова. Я тебе дам — царица! Я тебе дам — как мужу своему не угождать!
Царица как крикнет:
— Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!

А никто не идет — нету никого. Царица и думает: «Что такое? Видно, я померла и в ад попала — так это, верно, черт».
Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в своем царстве, и ничего этого не будет; это мне снится.
Ан нет, черт-сапожник ремень положил да опять кулаком ее в бок:
— Баба, чего не встаешь?
— Отвяжись от меня, я царица!
— Как так — ты опять царица? — говорит сапожник — и сызнова царицу хлоп да хлоп, — злой был человек. — Подымайся, тебе говорят! Картошку вари, самовар ставь, комнату убирай, портки мне заштопай. Ишь ты, притворщица!
Оробела царица — опять ее этот черт бить да хлопать будет. А больно ей ведь — ей больнее всех: до того она боли-то и не знала. Поднялась она, приоделась в платье сапожницы и стала работать по дому. Однако за что ни возьмется, ничего у нее не выходит, из рук все валится. Оно так и быть должно: царица-то серчать да царствовать привыкла, только всего.
Сапожник видит — дело у нее не идет, и опять хлоп да хлоп ее.
Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать старается.
Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть нельзя: недоварено, пересолено, нечисто.
Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
— Ты и правда, должно, царица: ничего делать не умеешь. Таких щей и псы не едят.
И снова за свое: хлоп ее — за плохие, значит, щи.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясется от страха.
После обеда сапожник лег в кровать:
— Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать; что ж делать-то, ослушаться нельзя.
А на другой день велел ей сапожник белье стирать.
Стирает белье царица; сроду она не стирала, все белые руки свои стерла, исстирала, а белье не выбелила.
Так и жила царица у сапожника — жила да мучилась; три дня жила.
А сапожница как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом, видит — приятно везде. На кровати перины, одеванья шелковые и ковровые, зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
«Аль я в раю? — подумала сапожница. — Век того не видала, что вижу».
Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а подойти к царице боятся.
— Вам чего надо? — спрашивает их сапожница.
Девушки ей отвечают:
— Здравствуй, матушка царица! А мы тебя одевать, обувать пришли.
Сапожница им:
— А я сама оденусь. Иль я калека!
А девушки стоят, не уходят.
Сапожница глядит на них:
— Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету, бездельницы!
А девушки глядят на табуретку у кровати, а на табуретке палка лежит и плетка.
— А бить-то нас будешь когда, матушка? — спросили девушки. — Теперь иль после?
— Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
— А за то, матушка царица, что вам серчать надо!
Тут и сапожница рассерчала:
— Дуры вы, что ли? Идите прочь, да делом займитесь!
Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась, пошла на кухню и там чаю с бубликами напилась. На кухне повара и кухарки обращаются к сапожнице со страхом и почтением, сахару подают сколько хочешь, каждый думает, что она царица.
«Чего это, — думает, — царица я, что ль? Знать, и правда царица. Ну что ж, и царицей теперь побуду, сапожницей-то успею. Пусть мужик мой по мне поскучает! Царицей-то оно и легче быть».
Вот живет она царицей и день и два. С утра до вечера позади царицы вельможа ходит, все ее приказы и желанья пишет и исполняет. Царица уж привыкла к тому вельможе: кто ни обратится к ней с просьбой или с чем, она только укажет:
— Скажи заднему, он исполнит, — и далее идет.

Идет она и семечки грызет, а семечки для нее вельможа в горсти держит и руку наотлет вытянул.
В тот час наш солдат у деревянной будки стоял. Видит он — идет, гуляет сапожница-царица. А солдата по-прежнему палками бьют, и нынче били с утра.
Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел суровое выраженье на лице сделать — и ухмыльнулся.
Сапожница-царица и обращается к нему:
— Ты чего ухмыляешься? Мне, что ль, обрадовался?
Солдат ей в ответ:
— Тебе, матушка!
— А чего радуешься? Я тебе добра не сделала. Чего ты хочешь?
— А того хочу, матушка, пусть меня палками не бьют. Второй год с утра спозаранку колотят, мясо с костей стерли.
— За что ж тебя?
— За ухмылку, матушка.
— Ну, скажи заднему, пусть тебя не бьют.
— Нет уж, матушка, — солдат сапожнице-царице говорит, — заднему я говорить не буду: ты передняя, ты сама упомни и прикажи.
Царица остановилась около солдата:
— Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я сама прикажу и бумагу напишу, — не будут тебя бить.
— И других прочих, матушка, пусть не бьют!
— Аль многих тут бьют?
— Да почитай что почти всех, матушка, колотят. Истерлись люди при дворце, а все терпят.
— Дураки они, что ль? — спрашивает сапожница-царица.
— Не могу знать, матушка!
В тот же день сапожница-царица дала повеление, чтоб никого в ее царстве не били и не смели даже касаться палкой человека. А солдатам велела дать по двадцать пять рублей каждому, а сверх того по три дня гулянья и по полведра пива.
На третий день своего царствования сапожница соскучилась по сапожнику. «Пойду, — думает, — погляжу издали, как он там. Небось горюет по мне».
Собралась царица и пошла из дворца к домишку сапожника, а за ней и вельможа идет.
Вот идет она, царица, видит свой бедный домишко.
А из ворот того домишка как раз ее сапожник выходит, и не один, как следовало бы, а с другою дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы, и на лице у сапожника горя нету.
Тут как вскрикнет сапожница-царица:
— Ах ты бессовестный, ах ты такой-сякой! — да хвать сапожника по затылку, с того и картуз соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину, и на эту, обе они на вид одинаковые, а которая жена — не разберет. Только когда сапожница по спине его еще разок хлопнула, сапожник понял, которая его жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство свое забыла.
А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже домой пошла, во дворец.
Как явилась она во дворец и узнала, что бить теперь, драть, пороть и лупить никого нельзя, отмена вышла, и будто сама она так повелела, — закипело злобой сердце царицы.
Позвала она кого ни на есть, — чтоб ударить кого было, — явилась кухарка, подняла на нее царица руку, да видит вдруг: рука-то ее, царицина, исстирана, работой истерта, и опустила она свою руку, никого не ударила.
Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы опять ей в жены к нему не попасть, и оставила царица волю сапожницы как есть.
И солдат с дураком довольны остались. А только этой царице веры нет и не будет.